А так как мне бумаги нехватило,
Я на твоих пишу черновиках.
Анна Ахматова      

же осенью 1949 года, с первых дней учебы на физико-механическом факультете Политехнического института, я обратила внимание на серьезного юношу Колю Петрова. Скромный, тихий даже, он почему-то выделялся среди других. Это было видно и по отношению к нему однокурсников. Через несколько месяцев я уже знала, что он интересуется Федором Шаляпиным (сама я страстно “болела” серьезной музыкой, но мало находила сопереживания среди окружающих). Весной 1951 года стихийно организовался поход в Филармонию нескольких членов нашей группы, Это было наше первое совместное пребывания в этих удивительных стенах. Через месяц он присоединился ко мне в поездке в Москву на майские праздники (меня пригласили знакомые, у него в столице жила тетя). Общность вкусов, выявившаяся в те дни, определила нашу судьбу… Мы прожили в “законном браке” ровно 43 года и 7 месяцев. Он был хорошим, но не идеальным семьянином – работа на кафедре поглощала львиную долю его сил и времени, но он всегда был для меня тем Главными и Единственным, благодаря которому я прожила духовно насыщенную жизнь, полную замечательных событий и многих впечатлений в различных сферах. Стремление к знаниям, будь то естественные науки, искусство, окружающая природа, не покидало его всю жизнь. Судьба была к нам милостива долгие годы, подарив сына, который вместе со своей женой одарил нас тремя внуками. Всегда нас окружали хорошие люди, влиявшие на наше развитие и поддерживающие в трудные минуты. Ниже я хочу кратко обрисовать круг его основных увлечений, определивших его индивидуальность, его внутреннее “Я”.

Музыка сделала мою душу
сильной, спокойной и радостной…
Р.Роллан      

последние три десятилетия совместной жизни наши музыкальные пристрастия были очень близки и относились, помимо таких вершин классики, как Бах и Моцарт, к творчеству (симфоническому и камерному) крупнейших композиторов конца прошлого и начала нашего столетия: Малер, Брукнер, Барток, Танеев, Рахманинов, Прокофьев, Шостакович (о композиторах, наших ровесниках, речь пойдет особо). Однако пути к этим вершинам были у каждого свои. Для Николая Николаевича ворота в этот мир распахнулись, по его словам, почти внезапно, когда он услышал в конце 40-х годов по радио голос Шаляпина (тогда его только-только “допустили” к нам) и был поражен не только красотой голоса, но и выразительностью и осмысленностью каждой пропетой ноты. Он стал искать и собирать шаляпинские грамзаписи, книги и сведения о нем, проявив при этом не очень свойственную ему общительность: разыскал старых петербургских коллекционеров, вступил в переписку с престарелой певицей Большого театра Н.Салиной, с которой Шаляпин не раз там выступал, с дирижером Мариинского театра Д.Похитоновым, который был дружен с Шаляпиным (в частности, с его фортепианным сопровождением был осуществлен цикл записей в 1906 году в Лондоне). В результате Н.Н. собрал неплохую коллекцию грампластинок, и о нем дважды прошли передачи Ленинградского радио. Творчество Федора Шаляпина он знал досконально: достаточно ему было услышать несколько звуков его голоса, чтобы определить какая именно запись звучит (как известно, некоторые произведения Шаляпин в течение своей жизни записывал несколько раз). От Шаляпина интерес перекинулся к другим русским певцам (особенно ценил Ивана Ершова), к певцам итальянской школы (уважал Тито Гоби за осмысленность и драматизм пения, а не только за голос). Старался познать оперное искусство, в том числе с пластинок и по радио; очень был требователен к уровню ансамбля, поэтому в наш Кировский театр ходил не очень часто.

Приоритет инструментальной музыки (сначала симфонической, потом камерной) обозначился в 50-х годах, когда Николай Николаевич вошел в состав общественной редколлегии стенной газеты Филармонии. Художественный руководитель Малого зала Е.В.Шнеерсон, эрудированный музыкант и тактичный воспитатель, в немалой степени этому способствовала (кстати, свой первый в жизни гонорар он получил в январе 1954 года за заметку о концерте в Малом зале Филармонии латиноамериканской певицы Ванжи Орико, опубликованную в “Вечернем Ленинграде”). Вот уж воистину – кому что дано, то дано: ведь он не имел никакого, даже начального музыкального образования, и при всем том ему была доступна и близка музыкальная культура, которую теперь принято называть “элитарной”. (Мне же представляется, здесь более уместным слово “высокая”, поскольку значительная часть настоящих слушателей – люди, очень скромные по своему служебному положению и достатку. Слово “элитарная”, “элитная” больше подходит к тому, что называют “Высокой модой”). Н.Н. был очень серьезным слушателем. Музыка была для него не развлечением (или отвлечением), она была частью его жизни, способом познания Мира в его сложнейшей взаимосвязи Времени, Пространства и всего сущего. Отсюда и пристальное внимание к новым, только что рожденным, музыкальным творениям. Нам удалось присутствовать на премьерах всех (начиная с четвертого) квартетов Д.Шостаковича, на премьере его Десятой симфонии с Е.Мравинским и его Четвертой с К.Кондрашиным в Москве, на питерской премьере Военного реквиема Б.Бриттена. Всего не перечислить... Такие ныне известные имена как Р.Щедрин, А.Шнитке, наши земляки: В.Гаврилин, С.Слонимский, Б.Тищенко, поляк К.Пендерецкий, грузин Г.Канчели, эстонец А.Пярт также “отслежены” им с самого начала их творческого пути. Не меньшее понимание он проявлял к молодым исполнителям. Достаточно сказать, что на концертах как С.Рихтера, так и М.Ростроповича он побывал более 20 раз, причем начинал эти посещения с начала 50-х, когда билеты на них можно было купить совсем спокойно. Всю жизнь периодически мы вспоминали концерт 13 мая 1953 года, где эти музыканты сыграли в один вечер пять сонат Бетховена для виолончели и фортепиано. Концерт продолжался около трех часов; в Малом Зале Филармонии стало очень жарко, но музыканты бисировали и, казалось, сожалели, что Бетховен не написал сонат по крайней мере дюжину… Судьба подарила ему также встречи с такими вершинами исполнительской культуры, как Филадельфийский симфонический оркестр, дирижер Герберт Караян, хор Роберта Шоу и многое еще. Даже в зиму 1997-98 годов он посетил Филармонию двенадцать раз (в последний раз побывал 13 марта; это был авторский вечер К.Пендерецкого). К фольклорной музыке он также проявлял большой интерес. Старинное русское пение и грузинское мужское многоголосье особенно были ему по душе.

Не удовлетворяясь прослушиванием “живой” музыки, он много лет тщательно отслеживал новинки грамзаписей. Его коллекция долгоиграющих пластинок (более 2000 экземпляров) дает полное представление о музыкальной искусстве последних четырех веков. В промежутке между посещениями концертов прослушивание грамзаписей (семейные музыкальные вечера) было обычным явлением. К концертам он старался “подковаться” (если не успевал “до”, делал это тотчас после). Для этого ему не нужно было ходить в библиотеку, поскольку его собственная музыкально- театральная библиотека содержит несколько сотен изданий: монографии о композиторах и артистах, мемуары, справочная литература. Почти четверть века выписывал он и внимательно прочитывал журнал “Советская музыка”. Только летом он отдыхал от музыкальных впечатлений: летом его манили горы…

А еще жизнь хороша тем,
что можно путешествовать.
Н.Пржевальский      

оры открыла ему я, но потом именно благодаря ему я смогла вблизи увидеть могучие снеговые вершины, на стольких перевалах побывать...
В августе 1954 года, после помолвки, мы отправились в Крым. Я-то родом из Севастополя, с детства любила приморские скалы, сердце тянулось вглубь гор. А для Коли Петрова самой южной точкой на глобусе до того времени была Москва. Мы осели в Севастополе, “бегали” по окрестностям, съездили в Феодосию, а потом совершили пеший поход из Бахчисарая на вершину Ай-Петри, осмотрев по пути “пещерные города” и Большой каньон. Встретив на Ай-Петри восход солнца, скатились в Алупку по очень крутой тропе; необычный для Крыма роскошный сосновый лес отвлекал от трудности пути. Мы были “дикарями”, поэтому испытывали бытовые трудности (в Алупке вообще ночевали на гравии в сквере), но нас это не смущало. С тех пор он полюбил горы на всю жизнь. Пешие походы по горам были основной формой нашего летнего отдыха (если можно назвать отдыхом ношение тяжелого рюкзака по крутой тропе под палящим солнцем). Ходили обычно вдвоем, сами намечали маршрут, запасались консервами, еду варили в маленьком котелке. Н.Н. был большой мастер разводить костры в разных условиях (от крошечных до огромных). Сначала изучали редко посещаемые места Крыма: тогда пустынный Карадаг, похожую на поверхность Луны Караби-яйлу (и ныне мало кто на ней бывал), его северо-восточный “угол”, а также Кавказ в частности, Приэльбрусье и Верхнюю Сванетию. Через десять лет “рванули” на Камчатку. Поднимались на вершинный кратер вулкана Авачинский, ходили в Долину гейзеров. Ради этой поездки купили кинокамеру. Первый фильм, отразивший это путешествие, оказался на редкость удачным (зимой мы долго возились с его монтажом). С тех пор камера была с нами. Камчатка покорила наше воображение. Её не затмили Памир и Тянь-Шань. Нам удалось побывать там еще дважды, причем во втором походе (1970 год) ходили по склонам величайшего вулкана Евразии – Ключевской сопке, поднимались к кратерам двух других активных вулканов, видели раскаленную лаву, а, главное, мы были вдвоем в такой глуши, что казалось - человека вообще нет на земле, а только медвежьи следы, величиной с тарелку, волчьи тропы (удивительно целенаправленные и изящные, по ним и ходили за неимением человечьих) да огромные “города” сурков в старых лавах, перед жилищами которых такая чистота, будто они - голландцы. И тишина… Наблюдая за жизнью этих мест (в той малой мере, в какой это было возможно на ходу), мы поражались её организованности и целесообразности. Дежурные-часовые в “городе” сурков, например, предупредят о нашем приближении системой свистков, но без излишней торопливости и паники, предварительно “вычислив” траекторию нашего пути, чтобы зря не отвлекать своих сородичей от нужных для жизни дел. На всю жизнь запомнился такой случай. Мы приближались к оврагу, на крутом склоне которого были норки каких-то мелких грызунов, всё было тихо. Вдруг небольшая птичка “обогнала” нас и спикировала на этот склон. Издавая очень тревожные звуки, она заглядывала в каждое отверстие (начиная от ближайших к нам)… Когда мы прошли овраг и удалились, мы услышали “крик радости”. А где-то через час из другого оврага на нашу тропу вышла огромная, как медведь, росомаха. Увидев нас, она бросилась наутек, хотя даже средней величины особи, как известно, охотятся на лосей и оленей (по длинному хвосту мы и признали в ней росомаху; потом узнали, что среди вулканологов она – существо почти мифическое). Невеселые раздумья от сознания, что в мире тебя, человека, все воспринимают как врага, не оставляли нас в этом пути. Может, поэтому так не любил Николай Николаевич, руководя кафедрой, давить на людей, требовать слепого выполнения распоряжений, а пытался убедить в необходимости принятия тех или иных “непопулярных” мер, прислушивался к мнению своего коллектива. Это была отнюдь не слабость и уж тем более не трусость, как представлялось некоторым сторонникам “жесткого правления” из сравнительно молодых и предприимчивых, (вряд ли они, эти сторонники, смогли бы ночевать в одиночку среди камней, на вулканическом пепле, а утром, обнаружив, что вокруг тебя ночью похаживали любопытные мишки (отнюдь не плюшевые), собирать рюкзак и идти еще дальше от последнего человеческого жилья… Была в нашей жизни еще одна встреча с вулканами. Это - поездка (на этот раз по путевкам) на остров Кунашир (1979 год). Парящие пляжи, кипящие озера, ревущие фумаролы (вырывающиеся на поверхность из преисподней газы в ослепительно желтых серных конусах), океан с его приливами и отливами, пестрящими на берегу раковинами – всё он также неустанно снимал на кинопленку.

С конца 60-х шло освоение нами гор Средней Азии, причем там Николай Николаевич дважды совершил очень трудные походы четвертой категории сложности: по Тянь-Шаню, от озера Иссык-куль в Алма-Ату и обратно через два хребта (четыре снежных перевала) и в Фанских горах. Он был далек от честолюбивых желаний что-нибудь приобрести от участия в таких восхождениях – просто такие походы давали возможность заглянуть ближе в “сердце гор”. Впрочем, потом мы убедились, что и менее сложные походы вдвоем обладали своими огромными для этого возможностями. “Лебединой песнью” назвали мы двухнедельный поход из Ферганы (где нас всегда радушно принимали друзья) в Алайскую долину через перевал Караказык (4300 м) – к подножию семитысячника Пик Ленина и к одному из больших глетчеров Памиро-Алая - леднику Абрамова в конце 80-х. В сравнении с этим общением с первозданным миром групповые туристические поездки, в том числе зарубежные, казались такой суетой… Что еще давали ему такие “дикие” походы как личности и руководителю? В пути мы постоянно должны были общаться с местными жителями: чабанами и их мудрыми помощниками собаками, с селянами, обрабатывающими землю и производящими ежедневный полив саженцев на своих крохотных полях почти так, как это делали в древнем Египте. Не сразу, но, слава богу, пришло к нам чувство огромного уважения к этим людям, их умению и смекалке, пришло понимание того, что возможность пользоваться чудесами нынешнего человеческого прогресса сама по себе личность не возвышает… В постижении гор нам помогали друзья коллеги. Например, С.С.Поп “показывал” Карпаты, а М.Т.Нормурадов старался устроить прогулки в горы во время проведения конференций и семинаров в Узбекистане, а в 1982 году организовал наше большое путешествие по Чаткальскому хребту (Тянь-Шань), где мыли гостями братьев доцента ТашПИ Д.Б.Бунозарова.

В 90-е годы мы вновь ходили по Крыму, часто с внуками. Его последней вершиной была небольшая, но эффектная горка вблизи Севастополя, называемая Сахарная головка, где он побывал со своей внучкой Таней летом 1996 года. И даже летом 1997 года мы совершили ряд прогулок по Озеркам и Сосновке, и он радовался вновь обретенным прудам и тропинкам. Хронограф основных путешествии Н.Н.Петрова можно посмотреть здесь.

Одна из наших давних знакомых сказала недавно, что её больше всего поражало, как Николай Николаевич сумел прожить такую жизнь при своих физических возможностях: сердце, склонное к аритмии, и глаза, даже в молодости без очков не могущее разглядеть предметы на расстоянии двух метров. Да, он действительно жил на пределе, и накапливал “все впечатленья бытия” (Пушкин) до последнего дня. И в этом его главными Учителями были книги.

Читайте книги серьёзные,
жизнь сделает остальное.
Ф.Достоевский      

ряд ли Николай Николаевич знал в студенческие годы этот совет великого писателя, тогда у нас опального, но он следовал ему всю жизнь. В “книжном деле” в семье он был главным, это была его безраздельная вотчина. Книг в нашем доме – несколько тысяч. Значительная часть собрания – научная библиотека. Кроме книг по физической электронике (мне представляется, что эта область науки представлена у него с исключительной полнотой, причем многие книги имеют дарственные надписи авторов; последними, кстати, он очень дорожил); серьезно была представлена фундаментальная физика. Со студенческих времен он был поражен открытиями 20-го века, особенно дуализмом свойств элементарных частиц. И хотя он никогда не помышлял быть теоретиком, у него в собрании были десятки книг по квантовой механике и другим разделам теоретической физики (только труды А.Эйнштейна занимают целую полку). Удивление пред чудесами физического мира он сохранил до конца. Последняя его статья “Электронные узоры” (опубликована в Трудах СПбГТУ “Электроника в Политехническом. Кафедра физической электроники и её предистория”, 1998), написанная за три месяца до кончины, как раз посвящена анализу последних работ его самого талантливого ученика В.В.Макарова, в которых электрон то как бы плетет волновое кружево, то действует как безжалостный снаряд. О музыкально-театральном разделе его библиотеки я уже говорила. К нему можно добавить полки художественных альбомов, альбомы с видами городов и регионов. Книги о вулканах, о высочайших вершинах и их покорителях (также как и более старые издания о покорителях полюсов) также очень его интересовали.

Произведения основных имен художественной литературы он старался собирать в виде Собраний сочинений (Полных, лучше всего – Академических), поскольку ему был очень важен справочный материал (если таковой отсутствовал, он нередко сам пытался его создать, например, Указатель имен). Эта потребность проявилась еще в молодости, когда он самоотверженно простаивал ночи в очередях на подписку (сначала на Владимирском, потом на Литейном), и продолжалась все годы. Отлично сознавая, что ему не увидеть конца издания, он стал, 95-м, покупать тома Академического собрания сочинений А.Блока. Уже в мае 98-го, просил меня съездить в Академкнигу, чтобы я описала ему только что вышедший первый том “Полного” Гончарова (отслеживал он выход изданий неукоснительно, прежде всего по “Книжному обозрению”, которое выписывал и всё прочитывал). И уж конечно, он воспользовался последними годами, чтобы пополнить библиотеку трудами русских историков, философов и прежде опальных литераторов. Особое внимание уделял он энциклопедическим изданиям. Только став студентом (1949 год), попросил родителей в качестве подарка подписаться на Большую советскую энциклопедию (2-е издание). Спустя два десятилетия подписался и на 3-е издание. А каких только энциклопедических словарей (от физического до мифологического) нет в нашем доме! Как он радовался, когда случай предоставил ему возможность приобрести Энциклопедию Брокгауза и Эфрона и очень часто обращался к ней.

Из писателей нынешних, пожалуй, больше всего ценил он правдивое, живое слово Виктора Петровича Астафьева. Один из его самых любимых учеников и близкий друг Александр Иванович Кондрашев, после защиты диссертации обосновавшийся в Красноярске, где успешно работает по сию пору, сделал ему в последний год чудесный подарок – Полное (15 томов) собрание сочинений Астафьева, изданное в Красноярске и в наши магазины не поступившее. Очень взволновал Николая Николаевича и подарок, и поступок. Он любил читать вслух, вечерами; читал прекрасно и был неутомим. В последние пять вечеров, которые он провел дома (с 30 апреля по 4 мая) читал “Курс русской истории” В.О.Ключевского; остановились мы на реформах Петра…

Много места на наших книжных полках занимают “толстые”журналы, одно из достижений русской культуры. В годы перестройки, когда во главе журналов стали достойные люди, он старался выписывать не менее четырех журналов. Особым вниманием пользовалось “Знамя” Г.Бакланова, которого Н.Н. очень уважал. Последним произведением, прочтенным им уже в мае в больнице, был напечатанный в “Знамени” роман В.Маканина “Андеграунд, или Герой нашего времени” (№1–4, 1998). Понимая значимость этого произведения (за творчеством Маканина он вообще следил), он настаивал, чтобы я нашла время его прочитать; за день до кончины спросил: “Ты успела прочитать Маканина?” Не думая о близком расставании, я лишь краем сознания зацепила это “успела” и пошла развивать мысль по существу. Теперь это слово неотступно стоит у меня в ушах… Что еще характерно в его отношении к журналам? Он не признавал их расчленения (с последующим переплетом в сборники), считая, что журнал – от первой до последней страницы – выношенный труд, отражающий свою эпоху; публицистику, мемуары читал с не меньшим интересом, чем художественную прозу. Обладая разнообразными интересами и знаниями, которые, как вы уже заметили, он старался пополнять до последних своих земных дней, Николай Николаевич не только не кичился ими, но совершенно искренне считал, что в людях главное –не сумма знаний, а высокие нравственные качества, к коим он относил порядочность, объективность (никогда не пользуйся властью, чтобы тянуть одеяло на себя), верность слову. И в этих вопросах он находил моральную поддержку в русской литературе и “толстых” журналах. Особое место тут принадлежало “Новому миру”, который мы начали выписывать со времен А.Твардовского. А.Солженицын и В.Шукшин с их огромным нравственным зарядом открылись нам именно там. И хотя разные времена переживал потом этот журнал, мы оставались ему верны. И ныне приходят свежие номера “Нового мира”, появляются в литературе новые имена и с ними новые мысли, некоторые из которых, наверное, были бы ему близки. Мне, например, очень созвучными предыдущим размышлениям оказались строки одного из стихотворений поэта Виктории Иноземцевой (вообще-то она - ученый-экономист) в ноябрьской книжке 1998 года:

И.И.Петрова