го предки были крестьянами из деревни Муликово, затерявшейся среди лесов и болот Ямбургского уезда Санкт-Петербургской губернии в 15 километрах к юго-западу от станции Молосковицы. Деревня состояла из одной улицы, тянущейся на возвышении вдоль ручья. В основном занимались земледелием: рожь, картошка, овощи, косили сено для немногочисленного скота, заготавливали дары леса. Зимой многие мужики уходили на заработки в город. Алексей Матвеевич, дед Николая Николаевича со стороны отца, занимался кузнечным делом и неплохо зарабатывал на ипподромах Москвы и Петербурга, но связь с землей не терял. Ежегодно приезжал в деревню, старательно обрабатывал свой надел: очищал от камней и пней, пахал, удобрял, чтобы на весь год урожая семье хватило. А семья у него с женой Любовь Петровной была большая - семеро детей: четыре мальчика и три девочки. Жизнь постепенно налаживалась. Через деревню намеревались провести новый тракт в Петербург, который обещал оживить производство, но началась война, Первая мировая… К этому времени старший сын Николай (отец Н.Н.) уже работал на заводе в Петербурге (впоследствии он возглавил один из цехов завода “Кинап”). Постепенно покидали дом и другие дети.

Мама Николая Николаевича, Александра Григорьевна, моя бабушка, была родом из этой же деревни и тоже носила фамилию Петрова. С Николаем Алексеевичем они были знакомы с детства, вместе ходили в церковно-приходскую школу Ее семья тоже была большой и дружной: отец - Григорий Петрович, мать – Анисья Петровна, четыре дочери, три сына. Большинство их также еще в 20-х годах поселилось в Петрограде-Ленинграде.

Обосновавшись в городе, дети на лето приезжали к родным, привозили сюда своих внуков. Николай Николаевич до войны обычно проводил лето в Муликово у маминых родных. Как вспоминали потом братья и сестры, летом нередко за стол садилось до пятнадцати человек, и бабушка Анисья для всех находила доброе слово, потчуя какими-то необычайно вкусными ржаными лепешками. А между трапезами – вольная жизнь с ее такими значимыми событиями, как поездка на лошади в ночное, участие в косьбе, хождение с отцом на охоту, с дедом на пашню, купание в пруду и озере среди болот (у местных оно называлось “озерочко”), сбор грибов и ягод с мамой, тетями и сестрами.

Связь между родственниками тесно поддерживалась и зимой, особенно в довоенную пору. Этому способствовало “компактное проживание”. Так в небольшом доме на ул. Михайлова вблизи Финляндского вокзала, куда привезли новорожденного Николая, проживали с семьями еще два брата Александры Григорьевны (Петр и Василий) и две ее сестры (Елена и Ольга). В этом доме прошло его детство, здесь он прочитал первые книги, выполнил первые школьные задания. Двоюродные сестра и братья, выросшие рядом с ним, вспоминали много лет спустя, что уже тогда они в шутку называли его “профессор”, поскольку он отличался серьезностью, обстоятельностью,. В этом доме он прожил страшную блокадную зиму 1941-42 годов, ходил за водой к полынье во льду Невы мимо занесенных снегом замерзших людей. Когда летом 1942 года семье предложили эвакуацию, ходить Николай уже не мог. До 1945 года семья находилась в Чебоксарах, там он закончил шестой класс (в 1991 году, находясь в командировке, Н. Н. посетил “свой” дом и “свою” школу).

Во время войны немцы сожгли Муликово, видимо, считая, что окруженная со всех сторон лесами, она может быть базой партизан. Зимой 1942 года умерли бабушки Анисья и Люба (дедушка Григорий скончался пятью годами раньше).

Все Петровы, родившиеся до войны, очень любили и никогда не забывали свою прародину. Они говорили о ней в семейные праздники, старались побывать на пепелище, передавая таким образом свои чувства следующему поколению. Очень любил родину своих предков и Н.Н. Он бывал там после войны с отцом, потом несколько раз с женой, Ириной Ильиничной, моей мамой. Ночевали в палатке у фундамента дедушкиного дома вместе с полюбившими его лесными гадюками. Заросший сад иногда одаривал их горстью крыжовника или черной смородины. Непременно заходили на пологий холм, поросший травяным разноцветьем и имевший уютное название Песочки – “смиренное кладбище”, где ныне только “шум ветвей” над могилами предков. А однажды, в начале 70-х годов, в Муликово был устроен разновозрастный “десант” из 18 человек, я тоже входил в их число. Последний раз посетил он Муликово с двумя внуками летом 1992 года. Хотел побывать там с внучкой, младшенькой, не успел…

Особенно остро стал вспоминать деревню Муликово и через нее осмысливать значение русской деревни вообще и ее влияние на становление его личности, в частности, в последние месяцы жизни. Он воспринимал ее как свою “малую родину”, хотя и родился в Ленинграде. Как-то, уже в апреле, сказал: “Вот о чем хочу написать, так это о Муликово…”. Записная книжка-еженедельник сохранила запись: “Написать о Муликово как об отдельном мире”. Видимо он хотел передать свои размышления о цельности и самостоятельности жизни в окружении природы, когда главные человеческие ценности: труд на земле и забота о детях являются естественными, как сама природа. Этого он не успел. Но в его больничных бумагах сохранился набросок, сделанный за несколько дней до кончины. Ниже я привожу его. В нем не только щемящая любовь к родине, но и присущее ему неприятие ходульных фраз, и глубокое понимание сущности бытия. Эпиграфы он также подбирал сам. Это – самая последняя страница его трудов…

Василий Петров

Проходит всё, и нет ему возврата…
(романс С. Рахманинова, слова Гл. Галиной)

…Ничто не забыто?
(из российских газет)

Муликово… Вероятно, уже почти никто на земле не вспоминает это типично русское название, а считанные единицы делают это не часто. Для меня же этот уголок земли чем-то очень близко-родной, это – в самой сердцевине…

Приближаясь к завершению жизни, хочется оглянуться, посмотреть, не зря ли она прошла, и чем всё окончится.. Нас много лет баюкали словами “никто не забыт, ничто не забыто”, не затрудняясь уточнить о ком и о чем речь. Что, и погибшие в Первую мировую тоже поименно вспоминаются? Кем? Когда (кроме абстрактных праздников)? И все сгинувшие с Земли прочие: основательное русское крестьянство со своими многочисленными семействами, тоже? Кое-кого вспоминаем по Тургеневу, Толстому, Лескову, но то ли это, что имеется ввиду? И постепенно в голову физика, привыкшего после нормального, привычного хода мысли переключаться вдруг на идеологию “от противного”, приходит мысль: а надо ли помнить всё всех (как школьник-зубрила в отличие от сильного ученика). Рождение - жизнь - умирание - уход в небытие - естественный и неопровержимый процесс.

Не следует ли его признать и “помнить” до тех пор, пока у живущих сохраняются живые чувственные воспоминания, а по мере ухода таких свидетелей оставлять квинтэссенцию прошлого: что оно дало “тем” людям, и как оно отразилось на нас, чем обогатило, чему научило?..................................................................

годы столыпинской реформы, после подписания “хуторского” закона, Алексей Матвеевич Петров, мой дед, вышел из деревенской общины и основал хутор вблизи железнодорожной станции Молосковицы. Построил большой дом с мезонином, чтобы всей семье было в нем место, завел хозяйство. Однако вслед за Николаем, старшим сыном, и другие сыновья - Василий, Алексей и Павел, следуя велению времени, покинули отчий дом. Все стали военными: пограничник, летчик, моряк. В 20-е годы, когда были ликвидированы хутора, семья Алексея Матвеевича переехала в поселок у станции Молосковицы, поставив на ее окраине мезонин хуторского дома. После войны в усадьбе, где жили дедушка Алексей с семьей своей дочери Анастасии, собирались многочисленные братья и сестры, были и косьба, и хождение на рыбалку к ближайшим речкам, в лес за грибами или в окрестные села, сохранившие следы старых барских поместий (Смолеговицы, Яблоницы…). Там я впервые и увидел старшего брата. Дедушка скончался весной 1947 года прямо на приусадебном участке, который вспахивал под картошку, а к тете Насте двоюродные братья приезжали еще не раз. В октябре 1996 года Николай Николаевич и автор этих строк поздравляли ее с 90-летием…

Предвоенная и послевоенная жизнь в Молосковицах известны были мне по воспоминаниям родственников и из редких встреч с Николаем Николаевичем, которые происходили до моего приезда в Ленинград (мой отец, Павел Алексеевич, капитан первого ранга служил на Северном флоте, и мы с мамой часто приезжали на лето к дедушке).

Среди увлечений Николая Николаевича в начале 50-годов, о которых, вероятно, никто не знает, был велосипед. Он позволял ему обозреть, охватить большее пространство. Несколько раз он приезжал в Молосковицы из центра Ленинграда (он жил тогда на Невском напротив ул. Марата) на велосипеде и там с упоением ездил по проселкам и тропам среди бескрайних полей к манящим вдали деревням и перелескам. А места эти, ныне какие-то сиротски- забытые, славны своей историей. В конце девятнадцатого века здесь принимал участие в раскопках древних курганов и “заболел” языческим славянством юноша Николай Рерих, живший со своей семьей в имении Извара совсем неподалеку. Увы, в эти годы Николай Петров ничего не знал о своем великом тезке (не было у нас тогда такого, и все тут), а то непременно в Извару бы съездил (в 70-е годы, когда в Изваре открылся музей Рериха, он с Ириной Ильиничной совершил в те края четырехдневный поход: Волосово-Извара–Муликово-Молосковицы). Через несколько лет, из-за болезни глаз, пришлось ему велосипед (но не страсть к путешествиям) навсегда оставить.

Став в 1964 году студентом факультета Радиоэлектроники Политехнического института, увидел я старшего брата с другой стороны. Поражала его большая научная работа и преподавательская деятельность. К этому времени он защитил кандидатскую диссертацию и руководил лабораторией ионных процессов. Бывая у него на кафедре, я видел, с каким уважением к нему относились коллеги. Студенты тоже внимательно слушали лекции молодого доцента, к которым Н.Н. готовился очень тщательно, постоянно внося дополнения в уже подготовленные материалы. Также требовательно, как и к себе, Николай Николаевич относился и к слушателям, поэтому сдать зачеты или экзамены у него было не легко.

Бывая дома у Николая Николаевича, я удивлялся, что наши беседы в большинстве случаев велись не о науке (грешным делом, я думал, что ученый все время занимается наукой), а мы говорили о путешествиях, о литературе и, особенно, о музыке, которую он любил с давних пор. Еще студентом Николай Николаевич увлекся пением Ф.И.Шаляпина и начал собирать его записи. Так появилась коллекция граммофонных пластинок, которая со временем превысила две тысячи дисков, давая полное представление об основных этапах развития европейской музыкальной культуры. Николай Николаевич вместе с Ириной Ильиничной внимательно следили за музыкальной жизнью и посещали все особо интересные концерты, которые проходили в городе. Причем, абонементы приобретались заранее, к каждой программе проводилась соответствующая подготовка. Впечатления от концерта записывалось на программках, которые бережно хранились в семейном архиве. Этой работе помогал музыкальный раздел большой библиотеки, который насчитывал более 500 томов.

Другой большой раздел библиотеки был посвящен русской классике и поэтам “серебряного века”. Причем, в последнее время Николай Николаевич много внимания уделял изучению писем и мемуаров писателей, находя в них оттенки тех образов, которые были отражены в давно прочитанных произведениях. Книги он покупал всегда и даже привозил их сумками из своих многочисленных командировок и путешествий. Путешествия были второй страстью Николая Николаевича. Вместе с Ириной Ильиничной они объездили всю страну. Казалось, что нет горного массива или заповедника, в котором они не побывали. Зима уходила на обработку отснятого материала и написания комментариев. Я часто смотрел фильмы о Камчатке или Тянь-Шане, о путешествиях по северу или тропинкам Крыма, разглядывал альбомы с многочисленными фотографиями. Причем все это было тщательно подписано, снабжено необходимой этикеткой и стояло на своем, определенном месте.

Этот порядок и дисциплина меня поражали. Все книги в библиотеке находились на своих местах. А ведь помимо художественного раздела, была и большая научная часть, но на большом рабочем столе находились лишь те материалы, которые необходимы были только в данный момент. Журналы в строгом хронологическом порядке стояли на своих полках и, если речь заходила о каком-то произведении, Николай Николаевич легко находил нужный номер. Была в доме и картотека, но Николай Николаевич редко ей пользовался, т. к. раз и навсегда определенный порядок позволяли ему найти разыскиваемое за считанный минуты.

В его доме я понял, как строгая самодисциплина позволяет достичь успехов и в науке, и в искусстве. И это помогло мне реализовать себя во многих областях.

Сергей Петров